Крогер с испугу мог бы и стрельнуть в Гека. Но его остановила неясность со статусом задержанного. Был бы на его месте Дельфинчик – без колебания грохнул бы: на земле только чище бы стало без одного гада.
Ни Варлак, ни Суббота, ни Патрик, ни Дудя, ни дон Паоло в подобных обстоятельствах не пошли бы на подобное глупое бахвальство, но Геку, в его обличье пожившего мужика, было всего лишь двадцать лет, и ему порою очень хотелось дешёвых эффектов, привлекающих внимание к его персоне. Умом и воспитанием он это понимал, сдерживаясь в большинстве случаев. Но ретивое иногда брало верх – уж так хотелось похвастаться удалью и силой… Что сделано – то сделано. Умный человек и из ошибок умеет или пытается, по крайней мере, извлечь пользу. Случай с Геком впоследствии неведомыми путями получил известность среди обитателей «Пентагона» и стал одним из первых кирпичиков, положенных в основу легенд о новом сидельце. Гек вскоре понял это и уже осознанно постарался подрегулировать механизм возникновения таких легенд.
…Теперь уже Гека по полной программе осмотрели – от одежды до заднепроходного отверстия. Были найдены и опустошены все тайники, кроме одного: Дебюн в своё время постарался на совесть и оставил в морщинах за ушными раковинами два маленьких «кармашка». Опыт Субботы, нашедшего применение своему увечью, даром не пропал. В кармашках уместилась вшестеро сложенная пятисотенная купюра, костяная иголка и кусочек грифеля. Металлические предметы помещать туда Гек не рискнул, опасаясь металлоискателя. Можно было бы поставить для таких случаев металлические коронки на дальние зубы, но Гек додумался до этого задним числом.
Шмональщики знали толк и в татуировках. Когда унтера все осмотрели, а Гек наприседался и назалуплялся, к нему приступил мужичок лет тридцати в белом халате поверх цивильного костюма. Он восхищённо поцокал языком, осматривая медведя и звезды:
– Любопытно, весьма любопытно, я бы сказал. На снимках видел неоднократно нечто подобное, но вживую – не доводилось до нынешнего дня. А можно я пошлёпаю вам по груди?
– Жену свою шлёпай, если не пидор! А если пидор – шлёпай мужа, а не меня.
Мужик сделал вид, что не расслышал, и вдруг ладонью резко хлопнул Гека между звёздами. В следующий же момент он уже корчился на полу, придерживая руками сильно ушибленные яйца. Впрочем, Гек был достаточно осторожен в ударе. Двое дюжих унтеров кинулись заламывать ему руки, но Гек не сопротивлялся, только старался, чтобы связки не повредились от резких рывков.
– Чудак человек, ведь ясно же сказал – нельзя.
Гек глядел в каменный пол и держал спокойную интонацию, стараясь не шипеть и не кривиться от резкой боли в локтях и плечах.
– Отпустите его, хватит фиксировать. Хватит! – повторил мужик, кряхтя поднимаясь с пола. – Мы ещё сочтёмся обидами. Не будешь буянить? Или на тебя спецсорочку натянуть?
– Да я и не буянил. Ты не приставай, как баба себя не веди – и нормально поговорим тогда.
– Да уж я сам решу, как мы будем говорить, если будем. Вы уж мне разрешите, надеюсь, обойтись в этом деле без ваших советов. Господин?…
– Стивен Ларей.
– Он же Томас Гуэрра, он же неудавшийся Дельфинчик, он же… Сами продолжите ряд, или нам в картотеке посмотреть?
– Какой ещё ряд? Извините, доктор, что-то я вас не пойму.
– Белый халат на мне доктора из меня не делает, как и придурь с вашей стороны не делает из вас честного человека. Представлюсь: старший следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры майор Фихтер Томас. Давайте экономить своё и наше время. Таких наколочек, татуировок, я имею в виду, случайным людям не делают. Аббревиатурка на вашей груди в лучшем случае расшифровывается как сомнение в успехе миссии государственного обвинителя. Что нехорошо, конечно, однако же по-человечески понятно. А в худшем случае… о-о-о…
– Это не ко мне вопрос. Мне за бутылку конины какой-то хлыщ сделал эти звезды – красивые уж очень, всю жизнь о них мечтал. А ни про какие «бритуры» знать ничего не знаю.
– Ясненько. И медведя оскаленного он же колол, тот хлыщ?
– Он, кто ж ещё? Но не помню, как дело было, пьяный был. А разве это медведь? Я думал, что этот… ну… певец… Пресли, да!
– И тюльпанчик – хлыщ?…
– Нет. Это я в детстве, по глупости. Все мальчишки во дворе делали, и я с ними заодно.
– И где этот двор сейчас? Мальчишки небось выросли уже. Подтвердить ваши слова могут?
– А как же, если найти да спросить. А двор под лавой остался, на веки веков, вместе с домом. Из Магиддо я родом. Теперь бомж и сирота.
– Ах, да. Ну конечно, как я мог забыть. Вы… вот что: отдохните пока, посидите денёк, а мы пока поможем вашей памяти нашими средствами. С вас уже сняли пальчики?
– Пальчики? А, да! Что-то такое делали – все руки в краске извозили, как преступнику какому! Вы бы хоть объяснили мне, в чем меня обвиняют да подозревают?
– Всенепременно, в своё время. У нас в запасе для этого целых девять дней, согласно процессуальным нормам. Обвинение будет предъявлено.
– Восемь. Вчерашний день – за полный считается.
– Вот видите: знакомы ведь с нашими порядками, а дурака из себя корчите. Несолидно, господин «Стивен Ларей»… Уведите…
Томас Фихтер был очень настырным следователем. Именно поэтому он до сих пор носил майорские погоны на подполковничьей должности. Если речь шла о деле – только строгий ошейник мог оторвать его от следа и притормозить. Благодаря его неуёмному рвению группа столичных чиновников, успешно разворовавших за год четверть процента городского бюджета, села на скамью подсудимых и получила сорок пять лет на восьмерых. Это при том, что нажаты были все кнопки противодействия. Ан нет: в хорошо отлаженный и тонко настроенный механизм круговой и вертикальной поруки попал некрупный камушек алмазной твёрдости и пустил систему под откос. Эти своё отворовали. На их место сели другие, с заранее наточенными вилками. Но они уже были осторожнее…
После того громкого дела прошёл год, но Фихтеру, кроме благодарности в приказе, никаких иных вознаграждений не предусмотрели, чтобы не зазнавался. И чтобы в следующий раз думал, прежде чем начать махать топором в лесу, в котором сам живёт…
Фихтер повздыхал, но рвения не утратил. Вот и теперь – восемь суток он мурыжил все архивные службы Бабилона – и города, и страны. Этот тип не поддавался идентификации. Что пальчики он затёр каким-то чудом – случается, не на Марсе живём… Но после дактилоскопических архивов пришёл черёд всех остальных. Фихтер лично перебрал тысячи и тысячи личных дел живых и мёртвых преступников от двадцати пяти до шестидесяти лет, чтобы уж с запасом, если отчитываться придётся. Не было там никакого Ларея (ишь ты, имя-то выбрал – как из бабилонских древних саг). Он выборочно перебрал донесения источников (на все жизни бы не хватило, отбирал «перспективные») – по нулям!
Оставалось изучить татуировки, особенности речи, телосложения, манеру поведения…
Вывода напрашивалось всего два. Или это тот самый легендарный последний Ван – что чушь и сказки для кабинетных дегенератов (да и слишком молод и здоров он: зубы только сносились и сердечко, а телом – как тридцатилетний бык), или нелегал, заброшенный к нам с очень оригинальным способом внедрения. Первое – невозможно. Второе – маловероятно. Следовательно – истинно, если выбирать из двух. Минусов много в этой гипотезе – хотя бы и татуировки взять. Их подделать – немыслимо на таком качестве исполнения. Уж это Фихтер знал доподлинно – двадцать лет он страстно коллекционировал татуировки, толстенный альбом с фотографиями собрал, вызывая зависть коллег и экспертов-знатоков. (Злые языки поговаривали, что он и оригиналами не гнушался, заведя особый альбом для кожаных лоскутов.) Да и внедриться к сидельцам за своего, причём прожжённого, не простого, – ничуть не легче, на язык так и просится слово – невозможно. Тем не менее, как учил старик Оккам из вражеской Британии, – не фиг бесперечь плодить сущности. Второе – внедрение – всего лишь трудно осуществимо технически, а первое – Ван… Нет, машину времени и анабиозную камеру ещё не изобрели.
Фихтер, в отличие от начальства и немногочисленных сторонников, знал, что и его кумулятивным способностям есть предел. Может быть, хотя и маловероятно, что ему поверят насчёт английского шпиона (а может и не английского, мне – бара-бир). Но не простят. Мало того что он сбежал из тюрьмы. Он ведь туда попал. А как? Какой такой Томас Гуэрра? Да его отродясь и не было в Бабилоне. Даже тёзок не нашлось, Фихтер проверил. Это значит, что из камеры вышел некто по поддельным документам. А до этого вошёл как к себе домой. Что получается – Дельфинчик вышел-вошёл. На Гуэрру, кроме записи в книге «приёма посетителей», вообще ничего нет. Но тоже – вошёл-вышел. А неведомый Ларей – из тюрьмы бежал. Из тюрьмы, в которой не числился. Паспортная служба, контрразведка, администрация «Пентагона», наконец, – оказывается, мышей не ловят (и даже упускают!). Профессионалу легко показать нехитрую связь событий Ларей-Гуэрра-Дельфинчик. Но беда в том, что ответственные решения принимают высокопоставленные невежды. Поскольку они невежды, то решения принимают случайным образом, не все понимая. Когда жена на них повлияет, когда изжога, а порою и красивее оформленный доклад, подготовленный на ту же тему конкурентной службой. А как же. Наверху ведь и умные люди нередки, осознающие своё невежество и не полагающиеся на одного спецповодыря: заставляют разрабатывать одну и ту же тему разных, не знающих друг о друге, людей.
